Книга, которая говорит с тобой.

Её голос слышишь сразу, как только освобождаешь из плена обложки первую страницу. Сначала еле-еле, потом всё громче — и вот, он звучит в твоей голове. Так могли бы говорить с тобой Алан Рикман, Бенедикт Камбербэтч или Стивен Фрай.
Глубоким, неторопливым голосом, чуть уставшим, почти лишенным эмоций. Принадлежащим кому-то, кто прервал свой бесконечный труд для того, чтобы поделиться с нами тронувшей его историей. Мужским голосом неопределенного возраста, но лишенным пока тех черт, которые безошибочно выдавали бы в нём стареющего человека. Нет, не человека. Почти сразу ты узнаешь его имя, и это знание сваливается, словно снег на голову — он не часто вступает в разговоры с подобными тебе, оттого стараешься слушать его внимательнее, позволяя словам размеренно проникать внутрь твоей головы и звучать там, изредка уступая возникающим в подсознании картинам.

Но вопреки ожиданиям, он не даёт прямых ответов на волнующие тебя вопросы о вечном. Он лишь делится пищей для размышлений, которую ты должен отыскать совершенно самостоятельно, то в холодном липком сумраке подвала, то в пыльных переплётах старых книг, то в багряном мареве беспощадной войны.

А когда, сбив босые ноги на мостовой Химмельштрассе, оставив клок собственных штанов на заборе яблоневого сада и зажмурив глаза от пестрящих повсюду черных крестов, ты вдыхаешь полной грудью последние слова этого повествования, начинаешь понимать: это ты книжный вор, du dreckiges Saumensch! Ты несколько лет пытался украсть у самого себя эту прекрасную книгу! И как же хорошо, что сделать это тебе не удалось...